Похожденія моего дѣда, или храбрый драгунъ.

часть II

Внезапное шумное появленіе драгуна бы­ло важнымъ событіемъ для сшараго шинка, обыкновенно посѣщаемаго только мирными сынами торговли. Богатый Антверперскій мещанинъ, дородный, крѣпкій мужичина, въ шляпѣ съ широкими полями , который, послѣ аистовъ, былъ главнымъ покровителемъ этого питейнаго заведенія, сидѣлъ по одну сторону двери и курилъ изъ длинной, новой трубки; маленькій, жирный винокуръ изъ Шидама сидѣлъ, также съ трубкою во рту, по другую сторону; красноносый хозяинъ стоялъ по срединѣ двери, чопорная хозяйка въ кружевномъ чепчикѣ съ нимъ рядомъ; а хозяйская дочка , плотная , здоровая дѣвка, съ длинными, золотыми серьгами въ ушахъ, подлѣ у окошка.

“Гмъ” пробормошалъ богатый Антверпенскій мещанинъ , кинувъ косый взглядъ на пріѣзжаго.

“Duyvel” сказалъ въ полголоса маленькій, толстенькій винокуръ изъ Шидама.

Хозяинъ, не хуже какого нибудь таможеннаго досмотрщика, съ перваго взгляда заметилъ, что новопргіѣзжій совсѣмъ не по вкусу старыхъ его гостей, и правду сказать, ему и самому не очень понравился смѣлый взглядъ моего дѣдушки. А потому онъ покачалъ головою. „Ни одного уголка въ цѣломъ домѣ. Все занято!”

“Все занято” повторила хозяйка.

“Все занято!” пропищала дочка.

Антверпенскій мѣщанинъ и Шидамскій винокуръ продолжали пускать дымъ изъ своихъ трубокъ, искоса поглядывали на непріятеля, но не говорили ни слова.

Дѣдъ мой, какъ я сказалъ, былъ парень не промахъ: отъ него не такъ-то легко бы­ло отдѣлаться. Онъ опустилъ уздечку на гриву своего рыжака,  гордо   поднялъ голову вверхъ, подперся одною рукою подъ бокъ и прокричалъ громовымъ голосомъ: “чортъ меня возьми; а я непремѣнно хочу здѣсь переночевать!” Говоря это, дѣдушка, что­бы придать словамъ своимъ еще болѣе выразительности, ударилъ себя крѣпко по бе­дрѣ, и этотъ ударъ отозвался въ сердцѣ хозяйки.

За исполненіемъ дѣло не стало: дѣдъ соскочилъ съ рыжака, и мимо изумленныхъ Мингеровъ, вошелъ въ шинокъ.

Можетъ быть, вы бывали когда нибудь въ общей комнатѣ стараго Нидерландскаго трактира; если нѣтъ, то представьте себѣ довольно порядочный покой съ кирничнымъ поломъ и большимъ каминомъ, изъ гладкихъ изразцовъ; надъ нимъ далеко выдавшій­ся выступъ съ цѣлымъ легіономъ разбитыхъ чайниковъ и глиняныхъ кружекъ, уставленныхъ рядкомъ для парада; прибавьте къ то­му съ полдюжины больщихъ Дельфтскихъ блюдъ, развѣшанныхъ, вмѣсто картинъ, по стѣнамъ, и въ одномъ углу маленькую, загородку, за которою сидитъ плотная дѣвка въ красномъ калико чепчикѣ, съ желтыми серь­гами въ ушахъ.

Дѣдъ мой щелкнулъ пальцами, какъ осмотрѣлся кругомъ въ комнатеѣ “Клянусь честью, какъ нельзя лучше!” воскликнулъ онъ: “вотъ домъ, какого я искалъ!”

Гарнизонъ хотѣлъ, кажется, принимать меры къ дальнѣйшему сопротивленію; но дѣдъ мой былъ старый солдатъ, и къ тому же Ирландецъ: мудрено было скоро выжить его, въ особенности, когда находился онъ уже внутри крѣпости. Сей часъ принялся онъ за все своимъ манеромъ: улыбнулся хозяину, обошелся какъ нельзя ласковѣе съ хозяйкою, пожалъ руку дочкѣ, потрепалъ за подбородокъ дѣвку — и всѣ единогласно признались, что страхъ было бы грѣшно и стыдно заставить такого храбраго драгуна ночевать на улицѣ. После того дѣдъ вошедъ въ пере­говоры съ хозяйкой, и дѣло было слажено: ему назначили одну старую свѣтелку, въ которую ужъ нѣсколько лѣтъ никто не входилъ.

“Иные думаютъ, что тамъ водятся до­мовые” — шепнула ему хозяйская дочь: — “но такой храбрый драгунъ какъ вы, вѣрно не боится духовъ.”

— “Духовъ? Плевать на нихъ!” отвѣчаль дѣдушка, и ущипнулъ ее за щеку. —’ „Если жъ имъ угодно будетъ ко мне пожаловать, милости просимъ: я самъ въ свое время былъ въ Красномъ морѣ, и умею мастерски съ ними ладить. “За меня не бойся душенька!”.

Тутъ шепнулъ онъ ей что-то на ухо такъ, что она по неволѣ засмѣялась и ударила его легонько по щекѣ. Одннмъ словомъ, никто въ свѣтѣ не умелъ такъ ладить съ женщинами, какъ мой дѣдушка.

Прошло немного времени, и онъ, по своему обычаю, былъ уже полнымъ хозяиномъ въ домѣ. Вездѣ распоряжался самъ: загляды-валъ въ кухню, какъ готовится ужинъ, въ конюшню, есть ли кормъ у лошадей; короче, у нѣго было дѣло со всеми, и съ каждымъ нашелъ онъ о чемъ поговорить. Съ Нидерландцемъ онъ курилъ, съ Голландцемъ пилъ, хозяина трепалъ по плечу, съ дочерью и дѣвкой шутилъ — ну верно, съ тѣхъ поръ, какъ стоитъ этотъ трактиръ, въ немъ еще не было такого весельчака. Хозяинъ – смотрѣлъ на него съ удивленіемъ, дочка отворачивала голову и смеялась, какъ онъ подходилъ къ ней, а когда, прогуливаясь по комнатѣ, бренчалъ онъ шпорами и стучалъ тяжелымъ своимъ палашемъ, то всѣ женщины въ доме заглядывались на него, и шептали между собою: “то-то молодецъ!”

За ужииомъ дѣдъ мой командовалъ цѣлымъ столомъ, совершенно какъ дома; забо­тился о каждомъ, но не забывалъ и себя; говорилъ со всѣми, несмотря на то, понималъ ли ихъ или нѣтъ; и съ  богашымъ Аншвер­пенскимъ мѣщаниномъ который во всю жизнь, никого еще не удостойвалъ своею довѣренностью, сдѣлался закадычнымъ другомь. Короче, цѣлый домъ оборотилъ онъ вверхъ дномъ, и поднялъ въ немъ такой шумъ, что стѣны трещали. Всѣ за столомъ были веселы; только сначала маленыий, толстенькій Щидамскій винокуръ сидѣлъ долго, молча, совершенно утомленный; за то послѣ, какъ началъ, то ужъ не было умолку. Онъ особенна полюбилъ дѣда , подсѣлъ къ нему поближе, и вдвоемъ начали они пить, курить, расказывать другь другу разныя исторіи, пѣть Голландская и Ирландская пѣсни , не понимая другъ друга ни крошки , до техъ поръ, пока маленькій Голландецъ отъ своей собственной водки такъ отуманился , что его на силу на велику могли уложить въ, постель.

Дѣда тоже отвели въ назначенную для него спальню. Ему надобно было взобраться на самый верхъ по широкой, деревянной лѣстницѣ, пройти длинные корридоры, гдѣ раз­вѣшены были почернѣвщія картины съ изображеніемъ рыбъ, плодовъ, дичины, огромныхъ кухонь и важныхъ бургомистровъ — какъ и теперь еще видны такія картины надъ старомодцыми Нидерландскими трактирами одинока наконецъ добрелъ онъ до своей комнаты.